Ну-с, мои воспоминания о колонии:
Курьи. Ну, что-же еще о Курьях?
В деревне наши некоторые (побойчее и половчее!) завели себе "мамушек", которые ублажали, и, главное всё это задарма. (Однако, какой резкий переход к моему обычному повествовательному тону!). У меня лично мамушки не было, но вот у Леки, у Лорки, - были щедрые!
Оказывается, путешествия в деревню были небезопасны и ещё в некоторых отношениях. Однажды с В.М. и ещё кто-то был, не помню, произошла такая история, что только по секрету и рассказывались. Но могло быть и хуже, а здесь кончилось благополучно. Ходили еще в Кунару - раза два во всё лето, ради прогулки; очень далеко... Но зато какой дорогой приходилось идти! Во-первых - долго шли рекой (Пышма!). Она течет среди гор, каких-то скал, обрывов - в общем, очень живописно. Потом шли лесом - и какие красивые сибирские цветы попадались; правда, орхидеи и ирисы - не большие и не такие роскошные, как тепличные, но в окрестностях Петрограда всё-таки не найдешь ничего похожего на них! Не стану рассказывать, как мы искали по деревне "простокваши и шанюжок" и т.д.
На обратном пути нас застала сильная гроза... Ах, да, ещё с нами случай был; нас напугали, что здесь где-то бродит сумасшедшая, чуть-ль не кого-то убившая; и мы, увидев в лесу какую-то тетку - долго неслись от воображаемой убийцы.
Грозу переждали у водяной мельницы, под навесом. Был такой ливень, так гремел гром, что мы стояли долго.
Возвращались уже почти в сумерках; в траве светились фосфорические светлячки; я видела их в первый раз. Красиво и странно; как будто крохотные зеленые огонёчки. Помню, что шли и орали, по временам даже останавливались, чтобы выкрикнуть что-нибудь; очень ясно отвечало эхо, с другой стороны реки, откуда-то из-за леса, так казалось.
Потом, помню, поднимались по аллее, сочиняли какую-то чепуху. Кто тогда был, не помню, но подозреваю, что Ляля П.; она охотница до этого.
Устраивали в Курьи театр; я однажды попыталась выступить, да не подумав, стала читать одну роль с Олей Р. Ну, и отставка, если-бы стала читать с Таней К. - роль дали бы мне.
Ольга Р. - наша прима. Играли и в Курьи ... впрочем, больше нигде!
Теперь она, между прочим, в "Живом Слове" и "Сорабисе", страшно довольна, и не представляет, как можно заниматься чем-нибудь другим.
Мой ... как-бы его назвать... ну, залетка - Черковский тоже играл и первые роли. Вот! Да, первую половину лета я была влюблена в Славинтского, и поражена теперь, а тогда сгорала. Помню, как однажды ночью сидели с Лорой перед курзалом и мечтали; упала звезда и я поторопилась пожелать, чтоб он не был равнодушен ко мне; но моё желание так и не исполнилось, и он не замечал меня по-прежнему.
Наши "балы" продолжались; играли в "носы" и было очень смешно. Мы, все "дамы" садились на кровати в ряд; одни из "них", из "кавалеров" подходил, кланялся одной из них и обведши "её" три раза вокруг крокетного ящика, заменявшего стул, сажал на него, становился перед ню на колено и прижимая руку к сердцу - ждал. Если "дама" выбирала его, она ему благосклонно кивала, если нет - вытягивала "нос" и он с позором удалялся. Помню, что я так натягивала "нос" Черковскому, Семенову. Были игры и с поцелуями (ужасно глупо!) и почему-то всегда приходилось целоваться с "залеткой". Но этих моментов я совершенно не помню. Очевидно, или не придавали значение, и игра была игрой.
Играли в горелки; помню, однажды вечером мы стояли в паре с А.Ч. я в его шинели (а она была с иголочки!) ибо мне было холодно. Бежали Нина и Борис Иванов, и она упала прямо к нему в объятия. Он был влюблен в неё. Теперь Нина умерла, а Б.И. в Омске, хочет жениться, и его мамаша хочет ехать его останавливать. Как всё проходит и меняется! Детская питательная колония превратилась в Собрание (впрочем, теперь уже нет!) таких молодых людей, уже желающих вступить в брак, и испорченных девчонок. Конечно, не в самом худшем смысле слова. Да! Время меняет!..
Однажды, после танцев мы сговорились идти на ключ; "для блезира" как говорит "одна знакомая дама", (что заменяет у неё - "это был предлог") взяли с собой вёдра - якобы шли за водой.
Сидели там на скамеечке - Лора, Тося, я, Черковский, Семенов, Славинтский и ещё не помню кто. Это все центральные фигуры - обычно центральные. Играли в "правду", т.е. попросту отвечали на такие щекотливые вопросы - "кто Вам нравится больше всех?", "Что Вы о нём думаете" и т.д. Тогда Семенов "ухаживал" за мной также; чертил в парке на столе мой вензель, испрашивал на память "прядь моих волос" - (У меня сохранилась эта записочка в числе "сувениров") и т.д. Зойка, которая была в него влюблена ранее взаимно, теперь ревновала его ко мне . (Я потом, в Томске уже, читала это в её дневнике!)
Ну, сидели, признавались; ночь, тихо, тепло - идиллия! И вдруг!.. О, ужас! Грозный глас Пипина Кроткого сверху; "Черковский, Семенов!" Они (Боже, каким геройством нам это показалось!) Взяли вёдра, предусмотрительно наполненные водой и пошли к нему; а мы, ни живы и ни мертвы, бросились бежать кругом по аллее. Бежим, шепчемся, трясемся - вот уже близко курзал - и! Вдруг кто-то цап меня за плечо и дорогу нам преграждает Пипин. "Ваши фамилии!" Кажется, первая ответствовала Лора и довольно храбро. Потом я, и на ответ "Тося Соколова" - последовало - "А, это "известная" Тося Соколова!".
Что он подразумевал под её известностью - мы так и не додумались. т.к. своими романтическими похождениями прославилась вся наша "компания" в одинаковой степени.
Последний вечер. Танцы. Я первый раз танцевала с Черковским; он меня пригласил на ту-стэп и мы оба страшно волновались.
Бедный, бедный Черковский! Мне прямо не верится, что он убит!..
В ночь перед отъездом была молитва, мы оделись; пришли мальчики, провожать нас было позволено только до калитки парка. Там происходило трогательное прощание; некоторые целовали руку.
Шли долго, в темноте, устали безумно, пришли наконец, к нашим двум теплушкам. Перед ними горели костры. Там (что-то приготовляли для нас!) были три колониста; немного погодя они ушли, взяв наши письма, тут же набросанные в темноте на полках. Но признаний в них не было; я думаю, в большей части. Я, по крайней мере, всегда оставалась верной себе - и ни один человек не слышал от меня признания, даже ответного. Легли. Поехали. Пипин провожал нас; что-то подшучивал о "разбитых сердцах", "локонах, оставленных на память". - Как раз незадолго до отъезда мы в одну ночь почти все пообрезали себе косы.
Приходили даже из другой группы "резаться", - так охватило всех желание "обкорнаться". Я стала настоящая "бебе", но волос моих все-таки никто не получил. Было - бы смешно!
- Да, я не сказала главного: уехали мы потому, что получили письмо из Томска, от Николая Викторовича Такжина, инспектора мариинской гимназии, с предложением приехать туда, чтобы не пропускать учебного года. Для нас там все было приготовлено.
 

Copyright © 2006 www.colonia.spb.ru